Дискурс о кризисе позднеимперской России. - Фонд развития и возрождения исторических традиций "Имперское наследие"

Перейти к содержимому

Главное меню

Дискурс о кризисе позднеимперской России.

Публицистика > Архив 2012 г. > Политическая

Д.и.н., Б.Н. Миронов

Дискурс о кризисе позднеимперской России.


    В русской общественной мысли в ходе длительного дискурса была сформулирована концепция, согласно которой Россия второй половины XIX - начала ХХ в. находилась в состоянии перманентного общего, или системного, кризиса. В марксистской историографии концепция нередко применялась к первой половине XIX века (царствованиям Александра I и Николая I) и даже к XVIII в. Когда говорят о системном кризисе самодержавия, то, как правило, имеют в виду несостоятельность и нежизнеспособность общественной системы в целом — в политическом, экономическом и социальном отношениях, несоответствие возможностей системы потребностям общества, неспособность совершенствоваться, приспосабливаясь к изменяющимся условиям жизни, и обеспечивать повышение благосостояния населения ввиду исчерпанности источников развития. Как утверждают сторонники концепции общего кризиса применительно к концу XIX - начала  ХХ в.: «Самодержавный режим прогнил до такой степени, что оказался неспособным не только осуществить, но даже выработать план своего спасения» (Д.В.Дякин. Был ли шанс у Столыпина? Сборник статей. СПб, 2002 г.).
    Концепция  кризиса (монархической России - доб.ред.сайта), несмотря на несоответствие фактам, удерживалась в историографии в качестве доминирующей более столетия и до сих пор у неё не мало сторонников. Имеется чисто научная причина этой парадоксальной ситуации: концепция превратилась в научную парадигму в значении, придаваемом этому понятию в социологии знания, т.е. в своего рода теорию и способ поведения в науке, в образец решения исследовательских задач в соответствии с определёнными правилами, в готовый и почти обязательный алгоритм исследования. Императивность (утвердившейся - доб.ред.сайта) парадигмы  поддерживается общим мнением научного сообщества. Если исследователь идентифицирует себя с ним, он должен её придерживаться, иначе будет в нём белой вороной, более того - рискует вообще быть исторгнутым из него. Поэтому парадигма обладает огромной силой инерции. В рамках парадигмы кризиса анализировалось развитие российского общества и происходило конструирование социальной реальности, ибо для преобладающего большинства историков (советской и постсоветской исторической школы — доб.ред.сайта), тем более для тех, кто специально не занимался социально-экономическим и политическим развитием России в конце XIX - начале ХХ в., парадигма являлась фоновым знанием, молчаливо принимаемым на веру как аксиома. «Разве не всем решительно было известно, - указывал в воспоминаниях крупный чиновник и известный общественный деятель начала ХХ века В.И.Гурко, - что в диссертации на научную степень немыслимо было проводить сколько-нибудь политические консервативные взгляды, а что для успеха необходимо было снабдить её какой-нибудь критикой существующего строя....хотя бы дело шло об изучении строения комариного жала».
    Длительное существование в общественной мысли концепции «кризиса самодержавия» обусловливалось также тем, что она выполняла важные социальные функции. В позднеимперский период она служила цели дискредитации самодержавия, оправдания существующего освободительного движения, политического террора и революции, цели мобилизации населения на борьбу за реформы и свержение монархии, тем самым способствовала развитию гражданского общества. Велика была роль парадигмы в вопросе позиционирования и идентификации интеллигенции как самой прогрессивной социальной группы российского общества, самоотверженно и бескорыстно борющейся за политические и социальные реформы, обеспечивающие счастье народа, в первую очередь - крестьян как бедных и отсталых, униженных и оскорблённых, нуждающихся в поддержке, представительстве, защите и руководстве. Одна часть интеллигенции и созданные ею политические партии либерально-демократического направления, прежде всего кадеты, считали, что роль представителя и руководителя крестьянства принадлежит им. Другая же часть интеллигенции и её партии социалистического направления (прежде всего эсеры и большевики) выдвигали на эту роль себя и «передовой рабочий класс». Культурная и политическая дискриминация крестьян служила способом самоидентификации и самоутверждения интеллигенции и средством установления контроля над крестьянами, позволяла руководить их жизнью, направлять их поведением и помогала самой интеллигенции реализовать свои политические интересы.
    В советское время парадигма кризиса монархической России служила целям оправдания прошлого освободительнного движения, октябрьских революционных событий и всего, что за ним последовало, - гражданская война, установление и существование советской власти, террор против «врагов народа». Между прочим, ту же функцию оправдания выполняли и мифологемы, долгое время являвшиеся парадигмой в изучении Великой французской революции, которые выводили её происхождение из системного кризиса («старого порядка» - доб.ред.сайта), чрезмерной эксплуатации и обнищания населения, чего на самом деле не было. Концепция кризиса имела идеологическое значение, якобы подтверждая истинность марксизма, причём в его наиболее вульгарной, ленинско -сталинской интерпретации. Впрочем, и в форме мифологемы она соответствовала марксистскому взгляду на социально-экономическую историю, хорошо укладывалась в схему смены феодальной формации на капиталистическую, а капиталистическую - на  коммунистическую, и именно потому вошла в обобщающие работы и учебники по общей и экономической истории СССР. Историки, не разделявшие парадигму «кризиса», были поставлены в тяжёлое положение: опровергать парадигму означало стать в научном сообществе изгоем, защищать её - идти против научной совести.



Назад к содержимому | Назад к главному меню