Миф о повальном казнокрадстве в царское время основан на слухах, а не на фактах. - Фонд развития и возрождения исторических традиций "Имперское наследие"

Александр Горянин

Миф о повальном казнокрадстве в царское время основан на слухах, а не на фактах.

    Внедрённое рядом мемуаристов убеждение в том, что коррупция была родовым свойством русской власти, слабо подтверждается документами. Большинство «достоверных исторических эпизодов» о лихоимстве и растратах основаны на устных преданиях, по тем или иным причинам пристрастных. И даже происхождение знаменитого изречения «Воруют!» приписываемого Карамзину, не основано на каких-либо документальных источниках. Конечно, казнокрады были при любой власти, но и боролись с ними всегда.

Рыба, калачи, иконы – взятки в Допетровской Руси.

    Кражи у государства – крупные и по мелочи – сопровождают всю историю человечества. Не кто-нибудь, а Христофор Колумб был посажен в цепи (вместе с братом) за хищения из испанской казны. Английский король Иаков I Стюарт объяснял венецианскому послу: «Если бы я стал наказывать каждого за его растрату, у меня скоро не осталось бы подданных». Известнейший химик и по совместительству откупщик Антуан Лавуазье был гильотинирован в 1794 году за обогащение за счёт государства. Наполеон уверял: «Каждого интенданта после трёх месяцев службы можно с уверенностью расстреливать за казнокрадство».        
     Против примитивных хищений находились уловки. Желая пресечь повальное воровство во флоте, британское Адмиралтейство в XVIII в. придумало следующее: во все корабельные снасти вплеталась красная нить, которую нельзя было выдернуть, не распустив весь канат. По самому маленькому обрывку можно было признать собственность короны. Отсюда выражение: «проходит красной нитью».     
    С хищениями крупными и сложными было труднее. Но оставался верный признак казнокрада: жизнь не по средствам. Известен пример Фуке, министра финансов Франции, дерзнувшего угощать короля на золотой посуде. Король сказал: «Я не могу принять вас на том же уровне», после чего Фуке был арестован, провёл 19 лет в темнице, где и умер.        
    В Допетровской России этот порок тоже был известен, однако ему было далеко до европейского размаха. За казнокрадство при Иване Грозном – уж на что был свиреп – лишился жизни только боярин Никита Фуников-Курцев, казначей. Тому есть причины. Казнокрадство и взяточничество точно соотносятся между собой. Там, где скромно второе, явно не процветает первое. Историк П. В. Седов показал, что взятки Допетровского времени были именно скромными — рыба, калачи, соль, мёд, иногда церковные книги, иконы. Это и не воспринималось как взятка, а как что-то вроде «заранее благодарю».  Посерьёзнее обстояло дело там, где речь шла о корпоративных интересах: там не редкостью были «подношения» деньгами (небольшими). Расходные книги монастырей содержат записи о «пóсулах» в связи с монастырскими делами. Сохранились «отписки» монастырских стряпчих, отправляемых в Москву наблюдать за прохождением того или иного дела в московском приказе. «Расценки» по данным разных монастырей совпадают. Иверский монастырь уличил своего ходатая в том, что подъячему Протопопову «посулено» не десять рублей, как писал из Москвы ходатай, а только пять.

    Самый крупный зафиксированный «посул» XVII века был связан с желанием крестьян Старой Руссы освободиться от власти монастыря. Их ходатай ухитрился подать челобитную «мимо всех приказов» прямо верховному спальнику Лихачёву (это был высокий придворный чин, имевший неограниченный доступ к царю) и сулил ему 2000 рублей, да царскому духовнику 1000 – огромные деньги для того времени, – но речь шла об интересах тысяч людей. Дело открылось, был суд о попытке подкупа. К сожалению, историк не смог выяснить, чем он кончился.  

    Подношения цвели не во всех московских приказах. Скажем, в Посольском (что-то вроде нынешнего МИДа) или Ямском (подобии МПС) служащие довольствовались жалованьем, зато их коллеги из Поместного приказа (тогдашнего аналога Госкомимущества) имели хороший «приварок» в виде подношений. Но золотая посуда им и присниться не могла.

    Для того чтобы представить объём коррупции в Допетровской Руси, важно помнить, что в то время было попросту мало чиновников. Подобия министерств возникли в России в конце XV – начале XVI вв. Первым из них был Казённый двор, позже появились Посольский, Земский, Ямской, Поместный, Бронный, Каменных дел, Стрелецкий, Пушкарский, Судный, Разрядный, Разбойный, Челобитный, Счётный, Печатный приказы, Оружейная палата и даже «Приказ, что на сильных бьют челом» (основан в 1619 году). Были приказы «региональных» дел – Московский, Казанский, Сибирский, Великороссийский, Малороссийский, Казачий. Приказы находились в ведении Думы (когда вы встречаете книжное название «Боярская дума», знайте: она никогда так не называлась), лишь дворцовые приказы (Конюшенный, Казённый, Большого дворца и т. д.) да приказ Тайных дел подчинялись прямо царю.

    Но вот что главное: в большинстве приказов было по одному дьяку да два-три писаря, в Посольском – три дьяка и лишь в Поместном – до 15. Каждый приказ занимал две-три комнаты. Крошечный штат был и у воевод на местах. Потенциальных «взяточников» набиралось раз-два и обчёлся.

    А кто были тогда казнокрадами? Расхищать казну могли (но не обязательно это делали) совсем немногие — лица, имеющие отношение к казне и её пополнению. Всех их было немного и все слишком на виду. Остаются откупщики (им за определённую плату государство вручало право сбора налогов, акцизов и других государственных доходов), таможенники и те воеводы, в чьём ведении были судопроизводство и сбор податей. У откупщиков могла прилипать к рукам часть собранных с населения сумм, но самым распространённым видом казнокрадства в то время были хищения воевод. Государство окорачивало их аппетиты: воеводам запрещалось заниматься торговлей и участвовать в торговых складчинах, покупать что-либо у посадских, даже продовольствие.

     Если воевода слишком забывался, это могло плохо кончиться. Так, в 1695 году в Красноярске казаки скинули воеводу Башковского, обвинив его в расхищении казны. Воевода бежал в Москву, и для усмирения казаков в Красноярск был отправлен другой воевода – Дурново. Вскоре и он был сброшен казаками. Эта история получила название «красноярская шатость». Справедливость восторжествовала только через семь лет. После тщательного разбирательства оба воеводы оказались в остроге.

    К тому времени в России уже полвека как действовал Счётный приказ («Приказ к щёту большия казны»), учреждённый в 1656 году. Он был создан для «росписи по годам порознь», т. е. для верстания бюджета, централизации доходов приказов и земств, сбора недоимок, контроля расходов казны, а также для разбора дел, подобных красноярскому.

«Светлейший князь» Меншиков – величайший казнокрад в истории.

     При Петре I финансами стал ведать Сенат. Система контроля была введена достаточно жёсткая, но она не охватывала ближний круг царя. В частности, негласным правом, по сути, экстерриториальности почему-то пользовался Меншиков, и это принесло свои печальные плоды. Вороватость его объяснялась, среди прочего, ещё и тем, что он вышел из самых низких слоёв населения и никак не мог насытиться. Людям, росшим в обстановке богатства, это мало присуще. В 13 лет Меншиков ещё торговал пирогами на улице, а в 29, по ходатайству Петра, он уже «граф Римской империи». С самого начала своей карьеры Меншиков отличался непомерным корыстолюбием, много раз уличался в присвоении казённых средств и лишь благодаря снисходительности Петра отделывался выплатой крупных штрафов. Пётр никогда не забывал о заслугах Меншикова, говоря: «Он мне и впредь нужен».

    Основой нечестного капитала Меншикова стало, в первую очередь, присвоенное им под разными предлогами «выморочное» (никем не наследуемое ни по закону, ни по завещанию) имущество, прежде всего, земли. Это тоже было казнокрадство, т. к. выморочное имущество должно было переходить в собственность казны. Меншикову достались также конфискованные имения гетмана Ивана Мазепы в Малороссии. Он покрывал раскольников и беглых крестьян, оставляя их на своих землях и взимая плату (не лично, разумеется, а через своих людей) за проживание. Но черпал «светлейший князь» и из казны.

    Пётр I мечтал сделать Васильевский остров центром новой столицы: по его проекту 11 линий острова должны были быть прорезаны каналами, чтобы по ним суда подходили прямо к Бирже и магазинам. То есть Петербург должен был представлять нечто среднее между Амстердамом и Венецией. Задачу возложили на Меншикова, но «благодаря» хищениям при проведении земляных работ каналы получились ỳже амстердамских. Пётр I был сильно разгневан на светлейшего князя, и, говорят, дело дошло до рукоприкладства. Но Меншиков сумел доказать, что в рамках сметы, которой он располагал, ни шире, ни глубже сделать не получалось. План не был осуществлён, и каналы засыпали. А идея была красивая.

    Начиная с 1714 года Меншиков постоянно находился под следствием за хищения и злоупотребления, подвергался огромным денежным штрафам. От суда его спасало лишь заступничество Петра I. Но в 1715 году уже сам Пётр приказал начать следствие по делу Меншикова, заставив его вернуть в казну часть присвоенных денег, после чего вновь помирился с ним. В 1719 году Пётр ввёл Меншикова в состав Верховного суда, созданного для борьбы со злоупотреблениями управленцев. Среди обнаруженных судом расхитителей государственных средств оказался и сам Меншиков, вынужденный вернуть в казну 100 тысяч червонцев. И опять Пётр I простил его. В 1722 году, учреждая должность генерал-прокурора, Пётр не без умысла назначил на этот пост врага Меншикова, Павла Ягужинского. В Сенате (где председательствует Меншиков) генерал-прокурор олицетворяет «око государево». Это был сигнал Меншикову: не забывайся.

    Очередное объяснение между Петром и Меншиковым произошло после возвращения царя из Персидского похода в 1723 году, когда всплыли кое-какие старые финансовые злоупотребления. На этот раз Меншикову пришлось внести в казну 200 тысяч рублей штрафа, а в 1724 году он лишился поста петербургского губернатора, который занимал 21 год. Самой большой опасности для себя Меншиков избежал, уйдя от расследования дела о незаконной чеканке монет на Невьянском заводе Демидова, к чему, по мнению ряда историков (твёрдых доказательств нет), он был причастен.

    Непотопляемого Меншикова ещё более возвысила вдова Петра, императрица Екатерина I, но при Петре II, в сентябре 1727 года, член Лондонского Королевского общества (по рекомендации Ньютона), светлейший князь, граф Римской империи, герцог Ижорский, генералиссимус (и так далее) Александр Данилович Меншиков был лишён всех должностей, наград, имуществ и титулов по обвинению в злоупотреблениях и казнокрадстве и сослан с семьёй в сибирский городок Берёзов Тобольской губернии, где и умер два года спустя. У него было конфисковано 4 миллиона рублей (немыслимые по тем временам деньги), 200 пудов золотой и серебряной посуды (куда там Фуке!), бриллианты, земли, недвижимость и многое другое. Так завершилась карьера и жизнь одного из величайших казнокрадов (если не величайшего) в мировой истории. Последующие российские расхитители выглядят после него детьми. Возможно, именно этот пример побудил серьёзно усовершенствовать финансовый контроль в России.

Ревизии против воровства.

    Страна развивалась, усложнялись финансовые потоки. В губерниях ими управляют Казённые (от слова «казна») палаты, а контролируют камер-коллегии. Венчала эту конструкцию петербургская Ревизион-коллегия. По крайней мере, со второй половины XVIII века ни о какой бесконтрольности, ни о каком особом раздолье для хищений в стране речи нет. Взятки на низовом уровне ещё никто в мире не победил, но воровать у государства становится в России крайне опасным занятием. В 1780 году создаётся новый контрольный орган — Государственная экспедиция свидетельства счетов.

    Александр I учредил независимый от других госструктур орган – Главное управление ревизии государственных счетов – и должность Государственного контролёра. Так впервые в России появляется ведомство «проверки и ревизии приходов и расходов всех казённых и общественных сумм и капиталов и надзора за совершившимся движением оных», одно из самых совершенных тогда в мире.

    Внедрённое рядом мемуаристов (включая уязвлённых иностранцев) убеждение в том, что коррупция была родовым свойством русской власти, слабо подтверждается документами. Большинство «достоверных исторических эпизодов» о лихоимстве и растратах основаны на устных преданиях, по тем или иным причинам пристрастных. О корыстолюбии Григория Потёмкина писали даже десятилетия спустя после его смерти, но случайно ли, что с наибольшим жаром это делали его личные враги, а более всего – политические противники российской власти и России как таковой. Это те же люди, что с упоением внедряли басню о «потёмкинских деревнях», которых никогда не было.

     Или возьмём сибирского губернатора в 1806–1819 годах Ивана Борисовича Пестеля, отца декабриста. Судя по дошедшим до нас преданиям, на нём пробы ставить было негде. «Сам» Герцен писал о Пестеле (правда, полвека спустя после его губернаторства и с чьих-то слов), что тот «завёл открытый, систематический грабёж во всём крае». Однако вот что удивительно: в отставку Пестель вышел с 200 тысячами рублей долга и выплачивал его до самой смерти из пенсии.            
    Но как же тогда быть со знаменитым изречением «Воруют!», приписываемым Николаю Карамзину? Так он якобы охарактеризовал (да ещё произнеся это слово, будто половой в трактире: «Воруют-с!») главное занятие своих соотечественников. Где и когда Карамзин это сказал или написал, неизвестно, но данное словечко висит над нами как обвинительный приговор. Скорее всего, это одно из многих вымышленных «крылатых слов», заменяющих знание, — их все цитируют, но никто не может указать источник, поскольку его нет.      

    Теоретически, впрочем, можно допустить, что подобная эмоциональная оценка могла вырваться у Карамзина в связи с «делом Магницкого». Если так, очень символично, что повод оказался ошибочен.

    Известный деятель Александровской эпохи Михаил Леонтьевич Магницкий давно привлекал внимание Карамзина. Близкий сподвижник Сперанского, подвергшийся опале вместе с ним, Магницкий после реабилитации (своей и Сперанского), был назначен симбирским губернатором. Начиная с 1817 года он стал инициатором нескольких громких судебных процессов против жестоких помещиков и особенно против взяточников своей губернии, грозя добраться до их покровителей в Петербурге. Могло создаться впечатление, что в Симбирской губернии замараны все сколько-нибудь видные люди. Чем не повод произнести знаменитое «Воруют»? Позже выяснилось, что практически все обвинения были, как сейчас говорят, заказными — так Магницкий «воспитывал общество» и доказывал свою незаменимость для трона. Весть о том, что вскрыт гнойник беззакония и продажности, распространилась быстро, это было интересно всем, а то, что громко начатые судебные дела развалились, почти никого не заинтересовало и практически не обсуждалось. Хорошая весть лежит, плохая далеко бежит.            
     Но это ещё не конец истории. В 1819 году Магницкого назначают попечителем Казанского университета и учебного округа. Он начинает с ревизии университета. В представленном им отчёте он, по своему обыкновению, обвинил университет в растрате казённых денег и в безбожном направлении преподавания и предложил университет закрыть, а само его здание торжественно(!) разрушить. Эти меры были отвергнуты Главным правлением училищ; вместо уничтожения университета было предположено его преобразование, производство которого было поручено самому Магницкому. Его реакционные взгляды и действия на новом посту стали притчей во языцех, но речь здесь не о них, а о том, что в марте 1826 года по итогам новой ревизии Казанского университета, проведённой на этот раз присланным из Петербурга генерал-майором Желтухиным, действительно обнаружилась крупная растрата казённых денег. 6 мая 1826 года Магницкий был отставлен от должности попечителя; для покрытия растраты был наложен секвестр на его имения, а сам он отправлен с фельдфебелем в ссылку в «ближнюю Сибирь» – в Ревель (ныне Таллин).

    Не только либерально, но и охранительно настроенная часть общества, включая самого Карамзина (против «Истории» которого Магницкий выступил в своей статье «Судьба России»), злорадствовала: борец с воровством оказался ворюгой. Если Карамзин изрёк свой знаменитый афоризм именно тогда, он уже не узнал о своей ошибке, т. к. вскоре умер. Ошибка же состояла в том, что вина Магницкого осталась недоказанной. Скорее всего, её просто не было.

    Да, Магницкий был мракобесом; ради своеобразно понятой пользы отечества он был готов устраивать назидательно-показательные суды, но он вряд ли был вором. Он попал в яму, вырытую когда-то им же для других. А попал потому, что новый император Николай I решил уволить со службы большинство видных лиц предыдущего царствования. Его ревизорам оставалось лишь найти предлог. Это стало ясно лишь годы спустя, но фраза «Воруют!» (если она была произнесена по данному поводу) осталась в сознании многих как главная оценка нашей страны.

Миллион рублей на инвалидах.

    Система противостояния казнокрадству была достроена в 1836 году, при Николае I, с учреждением Государственного контроля, состоявшего из Совета и трёх департаментов для ревизии гражданских, военных и морских отчётов. В Совет входили четыре человека, назначаемые лично царём.

     Одним из самых ярких результатов работы этой комиссии можно назвать дело Александра Политковского. Александр Гаврилович Политковский происходил из небогатой дворянской семьи, но дослужился до должности директора канцелярии Комитета «18 августа 1814 года» (или Инвалидного), призванного заботиться о ветеранах и инвалидах Отечественной войны. Этот комитет назначал пенсии военным инвалидам, оплачивал раненым и больным ветеранам проезд по стране, приходовал и распределял деньги благотворителей. Кассу и отчётность комитета проверяли только аудиторы военного министерства. У них претензий не возникало.            
    Внезапная ревизия Государственного контроля обнаружила серьёзную недостачу. На 30 января 1853 года была назначена полная проверка всей документации. Аудиторы явились утром, но их ждала записка Политковского, что он заболел и явиться не может. Ключи от архива и кассы находились у него. Аудиторы объявили, что если им не обеспечат допуск к финансовым документам, они завтра взломают замки. Вечером председатель комитета отправил к Политковскому курьера с письмом, в котором обязал директора канцелярии либо явиться на службу, либо передать дежурному офицеру ключи. Утром следующего дня стало известно, что Александр Политковский умер. При этой новости начальник счётного отделения комитета о раненых Тараканов и казначей Рыбкин сами пришли к начальнику комитета генералу Ушакову и сделали заявление о существующей в Инвалидном фонде недостаче. Во всех грехах они обвинили Политковского, побуждавшего их к подлогу.

    Смерть Политковского живо обсуждалась в столице. К его телу началось настоящее паломничество ветеранов и инвалидов, которые считали себя обязанными этому прекрасному человеку. Гроб с покойным тайным советником и камергером стоял в Никольском морском соборе на роскошном катафалке, окружённый орденами на атласных подушечках. Однако около полудня полицейский отряд прибыл в Никольский собор и освободил его от публики. Гроб сняли с катафалка, с покойника сняли мундир, переодели в обычный фрак и перевезли на отпевание в храм на окраине, власти запретили публикацию некрологов. Меры к забвению памяти усопшего показались обществу того времени неслыханными. Оказалось, они приняты по приказу императора.

 Ещё в самом начале своего руководства канцелярией Политковский обнаружил, что можно безнаказанно забирать из кассы деньги, которые выдавались под любой официально оформленный и правильно поданный документ, касающийся пенсии, лечения, проезда и т. д. подопечных Инвалидного комитета. Сами же документы, совершив круг по канцеляриям министерства, возвращались к Политковскому. То есть он сам оформлял документы, сам их проверял и сам себе вручал на хранение.

    Поначалу мошенник действовал осторожно и лишь слегка завышал расходную часть. Но для того чтобы украсть подобными приписками, например, 100 тыс. рублей, понадобилось бы подделать тысячи документов. И Политковский принялся фабриковать пенсионные дела на инвалидов от начала до конца. По документам человек был ранен, лечился, уволился из армии с выходным пособием и за счёт казны вернулся к себе на родину. Канцелярия комитета о раненых вступала в переписку с другими службами Военного министерства по поводу судьбы инвалида, и все начисления производились официально. Задача самого Политковского сводилась к чёткой организации процесса.

    Суд признал доказанной величину растраты равной 1 млн 120 тыс. рублей. Миллион 1853 года, конечно, далеко не был равен миллиону меншиковских времён, но сумма всё равно была ошеломляющей. Лица, виновные в хищениях, лишились дворянского звания и имущества. Тараканов был разжалован в рядовые и зачислен на военную службу, Рыбкин, несмотря на сотрудничество со следствием и судом, подвергся «гражданской казни» и сослан в Сибирь на поселение.

Под стеклянным колпаком

    Эффективная вначале система Государственного контроля стала постепенно отставать от жизни и была реформирована в царствование Александра II. Душой реформы был государственный контролёр Валериан Татаринов. При нём были введены понятия бюджетного процесса и ежегодно утверждаемой росписи доходов и расходов на сметной основе, был внедрён контроль на основе подлинников первичных финансовых документов, появился предварительный контроль. Органы финансового контроля становились независимыми от исполнительной власти. Когда Татаринов умер (в 1871 году, в возрасте 55 лет), не вполне завершив свою реформу, из средств благодарного казначейства его детям была выплачена огромная для того времени сумма – 100 тысяч рублей, т. к. «он не оставил семье никакого состояния».         
     Неизбежная суровость наказания в случае разоблачения и особенно перспектива лишения дворянского звания и конфискации имущества удержала от соблазна тысячи чиновников. Уже поэтому невозможно поверить голословным утверждениям о «повальном казнокрадстве» в России середины ХIХ века. Хотя тогдашние либералы всё громче твердили о «всеобщем взяточничестве и загнивании власти» (скрытая мотивация таких настроений блестяще описана петербургским историком Б. Н. Мироновым в монументальной монографии «Благосостояние населения и революции в имперской России. ХVIII – начало ХХ века». – М., 2012). Если говорить о верхах, люди осведомлённые и тогда понимали, что коррупция там может быть лишь исключением уже потому, что верхи были сплошь из аристократии – из людей, которым грозит, в случае разоблачения, не отдача в солдаты или ссылка в Сибирь, как таракановым и рыбкиным, а нечто, по их понятиям, худшее. Страх огласки и позора был для этой категории людей сильнее любого соблазна. Хватило всего лишь подозрений в казнокрадстве (дело не дошло не только до суда, но и до следствия), чтобы граф Пётр Андреевич Клейнмихель провёл последние 14 лет жизни (1855–1869) в затворничестве, не осмеливаясь появляться на заседаниях Государственного совета.

    Но уже при Александре II наверх стали всё чаще попадать люди невысокого происхождения, из небогатых семей. Им было труднее устоять перед искушением, чем представителям старых и богатых фамилий, и некоторые из них (немногие) действительно пускались во все тяжкие. Судя по всему, мздоимство в России испытало свой взлёт в эпоху Великих реформ (1856–1881), особенно в годы начала железнодорожного бума, значительного расширения банковской деятельности, госзаказов и госзакупок. Крупные реформы создают массу новых практик и открывают массу щелей в законах. Однако благодаря расширению гласности (а вот за это спасибо либералам, всегда боровшимся за гласность!) и рационализации управления этот взлёт оказался недолгим. При Александре III и особенно при Николае II взятки в верхах были «редчайшими сенсационными исключениями» (С. С. Ольденбург. Царствование императора Николая II. — Вашингтон, 1981; репринт: М., 1991, стр.13). Всё высшее чиновничество, говорил С. Ю. Витте, пребывает «под стеклянным колпаком». Конечно, кроме верхов, были низы.  

     Реформа, начатая «грозой казнокрадов» Валерианом Татариновым, увенчалась принятием закона о Государственном контроле от 28 апреля 1892 года. Ревизии этого ведомства подлежали все правительственные (включая военные и морские), земские и городские учреждения, а также сословные учреждения и частные предприятия («если деятельность сих последних затрагивает государственные интересы»; годовые отчёты частных железных дорог ревизовались все без исключения). Сотрудники Государственного контроля не имели права принимать участие в коммерческих предприятиях и занимать другие должности.

     Государственная Дума, появившаяся в России в 1906 году, вскоре стала требовать полной независимости Государственного контроля, несменяемости контролёров и ревизоров, выведения Государственного контролёра (который должен контролировать «не цифры, а целесообразность расходов и качество хозяйственной деятельности») из состава Совета министров. Важным было и такое предложение: при обнаружении злоупотреблений Государственному контролю вменялось в обязанность обращаться напрямую к судебной власти — отличная идея! Обсуждение этих реформ было прервано в связи с вступлением России в Первую мировую войну в августе 1914 года.

Что обнаружила Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства?

    Уже 4 марта 1917 года, то есть немедленно после победы Февральской революции, была учреждена Чрезвычайная следственная комиссия для расследования противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц, как гражданских, так и военного и морского ведомств. Предвзятость комиссии видна уже в её названии, подразумевавшем обязательное наличие «противозаконных действий». В комиссию вошли юристы и общественные деятели антимонархической ориентации. Её члены видели свою задачу в том, чтобы выявить «закулисную сторону» свергнутой власти, подготовить материалы для привлечения к суду всей верхушки имперской России, начиная с царя. Главе комиссии  – присяжному поверенному Н. К. Муравьёву были даны права и полномочия товарища (заместителя) министра юстиции. Комиссия могла производить следственные действия, заключать под стражу, получать любую информацию из государственных, общественных и частных учреждений. Она проделала исполинскую работу, притом под давлением левых общественных организаций, требовавших скорейшего суда над бывшим императором. А некоторые, начитавшиеся английской и французской истории, добавляли: «и казни, непременно казни».

    Комиссии требовались доказательства, что наверху царила, во-первых, «измена», а во-вторых – коррупция. Доказательств не было. Муравьёв вынужденно лукавил перед прессой, заявляя, что «найдено много бумаг, изобличающих бывшего царя и царицу» (он не терял надежды таковые найти), а выступая 17 (30) июня 1917 года с докладом о работе ЧСК на Первом всероссийском съезде рабочих и солдатских депутатов, он даже заявил, что «вся деятельность правительственной власти старого режима, с точки зрения существовавших тогда законов, оказывается нарушавшей этот закон». Но подкрепить это утверждение фактами комиссия так и не сумела. 

    Самое главное, не было выявлено свидетельств коррупции в рядах должностных лиц высшего и просто высокого уровня. А ведь все всегда сходились в том, что в этой среде процветает «продажность», – молва, литература и журналистика были единодушны. И вдруг – ничего!

    Да, интенданты продолжают красть (хотя, как уверяют сами, «меру знают»), чиновники невысокого уровня и полицейские чины берут «подношения» и «барашка в бумажке», грешат таможенники; генерал Белецкий, «опекавший» Распутина – чтобы чудил под наблюдением, а не сам по себе, – прикарманивает часть казённых денег из «негласных сумм»; адъютанты генерала Ренненкампфа обозами везут в Россию из Восточной Пруссии «трофейное» немецкое добро. Но, как мы сегодня понимаем, всё это, в сущности, мелочи. Если у рыбы не гниёт голова, особой угрозы нет. Крупной коррупции, опасной для государства, в России ко времени революции явно не было.

    Тем не менее в ряде воспоминаний мы читаем о бурном расцвете разного рода мошенничества на военных поставках и о хищениях иного рода именно в последние годы империи, во время Первой мировой войны. Но, заметим, мемуаристы излагают, как правило, слухи («мне стало известно от полностью надёжного лица…», «высокий в прошлом чин Генштаба на многое открыл мне глаза…» и т. д.). Виновных почти в любой военной неудаче авторы воспоминаний нередко находят в тылу – в полном согласии с тезисом о «всеобщей продажности». Этот тезис очень пригодился не только тем, кто хотел выгородить себя лично, но и большевикам с их баснями о «прогнившем режиме». А ведь странно: именно большевики, сделавшие из обличения «царизма» целое издательское направление, просто обязаны были выпустить что-то вроде «Белой книги» с фактами о мздоимстве и казнокрадстве при свергнутой власти. Но почему-то не выпустили.